День второй

А потом погода испортилась.
Она переменилась в один день − и осень кончилась.

Эрнест Хемингуэй, «Праздник, который всегда с тобой».

− Ну-с, показывайте, что вы там принесли? Ого! Даже схема. Эти номера?

− Пункты. Все признаки эпохи Застоя, стрелочки указывают взаимосвязь.

− А эта страница, надо полагать, описание. Тогда давайте так. Я возьму схему, а вы читайте вслух, что вы там написали.

− Готовы? Тогда, начнем:

1. Сталин уничтожил внутрипартийную и зарождающуюся в широких массах демократию и неразрывную с ней глас­ность, что позволило ему создать экономическую систему государственного монополизма.

2. Государственные монополии, отсутствие демократии и гласности способствовали укреплению привилегированного слоя номенклатуры, процветающей, благодаря отсутствию демократического института альтернативных выборов и тому, что управление госпредприятиями также укрепляло слой государственных и партийных чиновников (собственно номенклатуры).

3. Слияние госмонополии и номенклатуры, при отсутствии рыночных цен, породило уродливую систему оценивания ра­боты предприятий по валу, а министерств по капитало­вложениям.

4. Ложно понимаемый номенклатурой лозунг «равенства», а главное, желание экономии средств, привели к «уравнилов­ке», повлекшей за собой снижение расценок.

5. Уродливая система оценивания работы приводила к «при­пискам».

6. Госмонополия приводила к снижению качества товаров. Этому же способствовала «уравниловка» и подгребающая все под себя номенклатура. В результате возникло понятие «дефицита».

7. Справедливое, в общем-то, желание зарабатывать и жить лучше привело к повальному воровству и созданию на базе дефицита и порочной оценки работы теневой экономики и, как наиболее организованной части теневиков, мафии.

8. Укреплению и росту класса теневиков способствует отсутствие демократии и гласности, а также коррумпи­рованность номенклатуры, отсутствие законодательной базы для борьбы с организованной преступностью, ибо, по теории номенклатуры, таковой в стране социализма быть не может.

9. Класс теневиков, таким образом, начинает поддерживать номенклатуру в укреплении существующей системы, а именно − в отсутствии демократии и гласности.

10. Номенклатура, в свою очередь, подавляет ту же демо­кратию и гласность.

− А вы знаете, коллега, здорово.

− Вы в самом деле так считаете?

− С чего бы мне вам льстить? Можно было бы добавить кое-что, но это не существенно, а, следовательно, и не нужно. Так что? Вы, по-прежнему считаете, что это уродство нужно было так и оставить? Что Перестройка была не нужна?

− Боже упаси, Максим Юрьевич. Конечно же, нет.

− То-то же. Перемены были необходимы, но отнюдь не обязательно, что они бы начались. Много лет назад какой-то идиот сказал, что Горбачев начал Перестройку, чтобы удержаться у власти.

− Что-то подобное я тоже когда-то слышал, но, по-моему, в той ситуации, чтобы удержаться у власти, можно было делать только одно.

− То есть ничего не делать?

− Да.

− Согласен. Раз уж мы вплотную подошли к главной теме этого интервью, то давайте сразу договоримся: Горбачев не собирался разваливать Советский Союз, Горбачев не был подкуплен ЦРУ, Горбачев искренне хотел изменить страну, а вот отчего ему это не удалось и будет главной темой ваших вопросов.

− Теперь я говорю, согласен. Вопрос первый. Главный успех Горбачева?

− Мир.

− Мир?

− Спасение мира от ядерной катастрофы.

− Вы, в самом деле, так считаете?

− Уф! Как коротка память у людей. Никто не помнит, в каком состоянии СССР подошел к середине 80-х годов.

− Вы о внешней политике?

− О ней. Знаете ли вы, что тогда на всем земном шаре существовало только две страны? СССР и США, а все остальное − это были зоны их интересов.
Анекдот времен Афганской войны. Прослушайте радиосообщение: «Во вчерашней перестрелке в Афганистане погибло двести русских, триста американцев и один афганец. Так ему и надо. Нечего лезть не в свое дело».

− Доводилось слыхать этот анекдот?

− Нет.

− Разумеется, утрировано. Не так все было в Афганистане, но общий смысл верен. Весь мир − зоны интересов двух сверхдержав. Если мы лезем в Северную Корею, то США влезет в Южную. Если Америка будет помогать Израилю, то мы — арабам. США в Южном Вьетнаме, значит, мы − в Северном. Et cetera, et cetera, et cetera… Шла «Холодная война», и проявлялась она во всех аспектах. Радио, телевидение, литература, кино, мультфильмы, спорт − все стало политикой, и самое страшное – то, о чем сегодня никто не помнит − Холодная война в любой момент могла стать горячей.

− То есть война пропаганд могла перерасти в большой военный конфликт?

− Не просто большой, а глобальный. Гонка вооружений достигла просто невероятных, непостижимых размеров для человеческого разума! Когда-то Хрущев, которого объявили дураком, спросил у своих доблестных воинов, сколько у нас ядерного оружия, Америку, мол, хватит уничтожить? Ему ответили, что на три раза хватит и еще чуть-чуть останется. И этот «дурак» Хрущев или, как назвал его один пишущий подонок, «лысая мразь» сказал: «Ну и хватит». И начал сворачивать гонку вооружений…

− Надо полагать, это была еще одна причина отставки Хрущева, вами не названная.

− Разумеется, наши ястребы военно-промышленного комплекса такого стерпеть не могли… Да, Хрущев дурак, а Брежнев умный! При нем накопление ядерного оружия достигло такого уровня, что мы вместе с Америкой могли уже не только уничтожить друг друга, но и весь мир, и не раз, а тридцать раз! Как это умно! Каким эквивалентом рассчитывается взрывчатая сила бомбового или минного заряда?

− Насколько я помню, такие вещи рассчитываются в тротиловом эквиваленте.

− Правильно. Так вот, к середине семидесятых годов на каждого жителя планеты, включая грудных младенцев, было припасено 300 тонн (!) тротила.

− Представляю себе. Посадить человека на 300 тонн тротила и взорвать. От него же не останется ни одного не раздробленного атома.

− Уничтожение на молекулярном уровне. И это умно?

− По-моему, так это форменный идиотизм.

− Но это могло воплотиться в жизнь. Точнее в небытие. Надеюсь, коллега, вы не верите в сказки о ядерном чемоданчике?

− Думаю, это действительно сказки. Вы о том зашифрованном и закодированном дипломате, ключ от которого в руках у президента, и только там находится пресловутая красная кнопка, нажатие которой начинает запуск ядерных ракет по противнику?

− О нем родимом. Чепуха и вздор!

− Конечно. А вот забыл президент шифр или потерял? Или инфаркт? Или просто потерял сознание, или убит, или чемодан украли, или гранатой разорвали в куски − и президента, и чемодан. Да мало ли что? И что тогда?

− Да, это сказка для успокоения глупцов. Уж наверняка доблестные военные ястребы обеих сторон сумели бы начать войну и без чемоданчиков. Предусмотрели, небось, как вы думаете?

− Ни малейшего сомнения.

− Да, и именно поэтому ядерная война могла начаться случайно.

− Даже так?

Я действительно слышал крик дежурного оператора электронного центра: «Ошибка компьютера! Отмените боевой пуск!» Да, так. Отмените боевой пуск. Говорят, у него был кофе во рту. Он подавился и опоздал. Опоздал ровно на семь секунд… Семь секунд. Видно, что-то есть в этой цифре, даже если отбросить банальности… Я, кстати, помню его лицо. Он прошел мимо меня в коридоре, на носу была большая капля пота. Он улыбался и на ходу расстегивал штаны. Он повесился в уборной: уже точно знал − осталось четырнадцать минут.

Режиссер К. Лопушанский, «Письма мертвого человека».

− Да, случайно. То гусей на радаре приняли за наши стратегические бомбардировщики, отдали приказ бомбить Советский Союз, и с Аляски к Берингову проливу уже ринулись армады американских самолетов с ядерными бомбами на борту. То какой-то недоумок засунул в компьютер слежения не ту дискету: оказалось игрушка под названием «Ядерная война». Представляете, что выдала заставка?

− Да уж. Представляю!

− С конца шестидесятых в среднем десять роковых случайностей в год. В среднем, а значит, в реальности с каждым годом все больше и больше.

− Удивительно, что война все же не началась.

− Очевидно, сработал человеческий фактор. Решение ведь принимали люди, а у каждого человека есть семья, любимые, друзья, родина… Надеялись до последней минуты.

− Но ведь рано или поздно…

− Конечно. Количество случайностей росло и… Особенно, когда в США такое дело, как ядерный удар, решили доверить компьютеру.

− Компьютеру? И что, действительно доверили?

− Не успели, иначе мы бы с вами сейчас не разговаривали. У компьютера нет семьи, детей, родины, любви, дружбы. Он бы не колебался…
Но человечество в лице двух свехдержав развлекалось в свое удовольствие. Изобретало доктрины… У нас вначале была доктрина упреждающего ядерного удара. Ну, упредили бы, так время ответить было, а во-вторых, и отвечать не надо. Радиация все равно умертвила бы все живое…
А американская доктрина Бжезинского! Это просто сказка. Песня. Поэма. Примерно так, мы − мирная страна, и не собираемся нападать на Советский Союз, но мы знаем, что Советский Союз хочет напасть на нас, однако мы никогда не нанесем удар первыми, но как только узнаем, что Советский Союз решил напасть на нас, мы его опередим и нанесем ядерный удар первыми, но мы не хотим первыми наносить ядерный удар.

− Что за бред?

− Этот бред носил красивое название − «Упреждающее возмездие».

− Простите, голова невольно завертелась. Стоп. Остановилась. Фух. Это то есть отомстить наперед?

− Сказано вульгарно, но довольно правильно.

− То есть, если я вас хвачу сейчас стулом по голове, то потом могу сказать, что отомстил вам, упреждая? Что был уверен, что вы сейчас собираетесь сделать со мной то же самое?

− Именно! И не так уж это невероятно. Разве вам не приходилось, встречаясь в темном переулке со всяким хулиганьем, наносить удар первым?

− Честно, нет.

− А мне не раз. И каждый раз бил жестоко и даже «запрещено», но почему я должен был давать потешиться над собой всякому дерьму?

− Да, но это же несколько другой уровень.

− Ага! Начинаете понимать? Уровень другой, а методы все те же.

− Так, что, по-вашему, американцы были правы?

− Я этого не сказал. Пока, во всяком случае. Но, так или иначе, а поведение обеих сверхдержав весьма напоминало дебильное хулиганье, живущее в разных дворах. Вы так, а мы, значит, эдак. Крылатые ракеты − чудо человеческой мысли! Американцы расположили их в западноевропейских странах. Летят низко над землей, радар засекает, когда уже поздно. Научились отслеживать их из космоса, но это стоило нам в семь раз дороже, чем им производство самих ракет. Потом нейтронная бомба. Взрывается над землей, ничего не разрушает, но радиация такой интенсивности, что все живое в радиусе нескольких километров гибнет мгновенно, дальше − медленней и мучительней. Наша пропаганда тут же окрестила это изобретение оружием воров. Люди, мол, гибнут, а имущество остается.

− Остроумный ход.

− Да бог с вами. Вы представляете себе зараженность этого имущества? Пальцем дотронься, и рука отвалится? А они, кстати, совершенно справедливо считали это оружием против наших танков. Западная Европа действительно трепетала перед нашими танками и неудивительно: их у нас было больше, чем во всем НАТО и Китае вместе взятыми. Представляете, над танковой колонной взрывается нейтронная бомба, а танки идут, идут… Только людей в них уже нет. Мы ухитрились защитить и наши танки, но обошлось нам это в тринадцать раз дороже, чем им производство нейтронной бомбы. Мир просто сходил с ума. Известно ли вам, что на каждый хирургический скальпель, произведенный на земном шаре, приходилось семьдесят автоматов?

− Согласитесь, что научно-техническая мысль этого времени заслуживает наивысших похвал.

− В самом деле? Что ж поаплодируем тогда автомобилю-душегубке.

− Душегубке?

− Отчего же нет? На мой взгляд, это наиболее экономное средство (торжество немецкой экономической мысли) для уничтожения людей. Даже пуля в затылок меркнет. Несколько грамм деформированного свинца, напрочь сожженный порох, а здесь? В герметичный кузов запихивается несколько десятков человек, выхлопная труба, вместо того, чтобы засорять атмосферу, входит в этот кузов, и пока машина доезжает от тюрьмы до кладбища, люди в кузове умирают от выхлопных газов. Только сбрасывай трупы в заранее отрытую общую могилу. Нацисты вообще научились получать от каждого трупа по несколько пфенингов прибыли.

− Но ведь оружие все равно необходимо.

− К сожалению, но сколько и в каких разумных пределах? Вода человеку тоже необходима, но ведь можно и захлебнуться. Апогеем явилась программа США под названием СОИ.

− Стратегическая оборонная инициатива? Ее еще окрестили по американскому фантастическому фильму «Звездные войны»?

− Совершенно верно. Считалось, что лазерные установки на спутниках сразу могут сбить советские ядерные ракеты чуть ли не на взлете, этакий противоядерный зонтик, как говорили американцы. А уж если вывести в космос еще и ядерное оружие, чтобы бомбардировать Советский Союз сверху… Поаплодировать не хотите?

− Ни малейшего желания.

− Короче говоря, в первой половине 80-х годов противостояние двух сверхдержав достигло апогея. Не было ни одного разумного человека, который не задумывался бы хоть на секунду, что сегодня может быть последний день. Сейчас все об этом забыли!
Когда при Андропове был сбит корейский самолет с пассажирами, хотя и напичканный шпионской аппаратурой, Рейган обозвал нас «Империей зла» и пригрозил отбросить нас на задворки истории.

До него Картер расценил победу хоккеистов США над нашей сборной на Олимпийских играх в Лейк-Плессиде, как божью кару за ввод наших войск в Афганистан. Холодная война была готова перейти в другое качество в любой момент.

− И вы считаете, что этому помешала Перестройка?

− А может быть, начнем все же с самого начала?

− С прихода к власти Горбачева? Извольте.

… и на всех лицах узнавал он то чувство оживления, которое было в его сердце. «Началось! Вот оно!
Страшно и весело!» − говорило лицо каждого…

Л.Н. Толстой, «Война и мир».

− В ноябре 1982 года скончался генеральный секретарь ЦК КПСС Брежнев Л.И. Закончился самый анекдотичный период в истории СССР.

− Анекдотичный?

− А разве Брежнев не был героем самого большого количества анекдотов? Разве его правление, и он сам не давали повода для них?

− Максим Юрьевич, я весь внимание.

− Последние несколько лет своей жизни он с трудом передвигался, говорил с еще большим трудом. Слово «присутствующие» произносилось с такими усилиями, что… а такие слова как «лаборатория» или «бомбардировщик» толком не выговаривались вовсе.

− А все же, парочка анекдотов…

− Пожалуйста. Могу с брежневским акцентом. У меня это хорошо получается. «Многие… западные… журналисты… говорят, что я стар… Они ошибаются… (поднятый вверх указательный палец) Я − суперстар!»

− Гениально…

− Отхохотались? Слушайте следующий: «Я заметил… что многие члены политбюро… стали впадать… в состояние маразма… Так, например, вчера… на похоронах Отто Яновича Пельше… когда заиграла музыка… только я один… догадался… пригласить даму танцевать».
Повторяю, Брежнев сам подавал бесконечные поводы для анекдотов. При встрече с Картером переводчику Брежнева вручили стопочку листочков с предполагаемыми вопросами Картера и ответами на них. К одному листочку дали пояснение: если Картер задаст вопрос в такой-то форме, пусть читает все, если в другой − отчеркните вторую часть, верхнюю пусть прочитает. Так и пошло. Переводчик дает Брежневу нужные листочки, заслушивает его чтение и переводит (а нужен ли был Брежнев?) А к тому роковому ответу Картер задал вопрос во второй форме. Переводчик отчеркнул нижнюю часть, Брежнев прочитал верх, а потом поворачивается и спрашивает: «А дальше читать не надо?».

− Ого-го!

− А ведь у Картера и свой переводчик имелся. Все все видят и понимают… А эти его многочисленные награды, включая орден Победы, подобающий уж никак не полковнику времен войны.
Наши моряки в Дании видели мультфильм. Представьте, сидит у экрана американский офицер. На экране Кремль. Из него вылетает ракета на США. Офицер нажимает какие-то кнопки − ракета сбита. Затем у такого же экрана (только с Пентагоном) сидит наш небритый майор с оторванным погоном, висят какие-то провода. Вылетает ракета, майор начинает эти провода скручивать − ракета сбита. Вызывает Картер своего офицера, пожимает ему руку, открывает сейф, достает пачку долларов и вручает. Брежнев пожимает руку своему майору, открывает сейф, достает орден и вешает его на грудь майору. Тот выходит, Брежнев задумывается, снова открывает сейф и вешает орден себе на грудь. Понимаете? Весь мир над нами смеялся! Мультики снимали.

− Так почему же Брежнева не отправили на пенсию?

− Что вы? Брежнев был олицетворением «Золотого века» советской номенклатуры. Никогда аппаратчикам не жилось так хорошо. Если бы можно было в мертвого Брежнева вставить какой-нибудь механизм, чтобы он как-то передвигался и не вонял при этом, они бы и это сделали. Думаете, шучу? А разве Черненко не был временно ожившим Бреж­невым?

− Но сначала был Андропов…

− Напугавший до смерти номенклатуру своими реформами. Началась борьба с коррупцией. При нем начались следствия дел Рашидова, Медунова, Щелокова, кажется, и дело Чурбанова − зятя Брежнева… Понятно, что номенклатура после его смерти, в феврале 1984, решила хоть как-то продлить брежневское время и путем интриг выдвинула в генеральные секретари не просто больного, а умирающего Константина Устиновича Черненко, хотя Андропов рекомендовал Горбачева. Черненко правил чуть больше года и в марте 1985 года отошел в мир иной… Я проработал учебным мастером в Донецком политехническом институте четыре года и за это время похоронил трех генеральных секретарей. Одна маленькая девочка в детском садике сказала, что у нас не политбюро, а похоронное бюро. В органы вызвали ее родителей и объяснили им, что у нас не похоронное бюро, а политбюро.

− Ну, если уже маленькие девочки в детских садиках…

− Именно. Разумеется, это не она придумала, но раз уж до детских садиков такие перлы доходят, то, значит, об этом думает вся страна. Тревожный сигнал.

− И тогда избрали Горбачева?

− У политбюро не было другого выхода. Выбирать очередного старца, чтобы через год снова сделаться посмешищем для всего мира? Впрочем, Горбачев показал коготки и просто в ультимативной форме потребовал у Громыко, чтобы тот выдвинул его кандидатуру. Начиналось новое время. Я это понял сразу. В тот момент, когда диктор центрального телевидения спокойно произнес, что генеральным секретарем партии был избран Горбачев (я тогда и в лицо его не знал), что в своем выступлении он поблагодарил за оказанное ему доверие и сказал, что в своей работе будет руководствоваться «ленинскими нормами», я чуть не выскочил из кресла.

− Это еще почему?

− Ну вот, как вам сейчас объяснить, что для нас означали слова «ленинские нормы»? Тогда означали. Это потом Ленина смешают в одну кучу со Сталиным, а для нас это были разные фигуры. Плюс и минус. «Ленинские нормы» для нас означали демократию. Пусть одна партия, но демократия! Это уже был огромный шаг вперед. Начинается! Вместе со мной это ощутили, я уверен, миллионы людей. Кстати, знаете, какую расшифровку сразу придумали к фамилии Горбачев?

− Понятия не имею.

− «Готов Отменить Решения Брежнева Андропова Черненко Если Выдержу». Горбачев сразу произвел благоприятное впечатление на народ. После скучных, нудных, а порой и косноязычных выступлений, его живые, интересные (первый год вообще без бумажек) речи, пересыпанные шутками, привлекали слушателей как глоток свежего воздуха. Впервые за многие десятилетия народ с интересом и вниманием слушал речи своего генерального секретаря! Горбачев понимал главное: чтобы изменить существующий порядок, нужна демократия, а не ее профанация, и потому Перестройка была неразрывно связана с демократией. И, разумеется, с гласностью, ибо какая же демократия без свободы слова? Когда он объявил этот новый курс, мы сразу же стали очень популярными на Западе. Там тоже не идиоты живут, как бы этого ни хотелось квасным патриотам. Они тоже боялись ядерной войны и знали о ней куда больше нас. У них же действительно была гласность. И они интуитивно почувствовали, даже, наверное, раньше, чем поверили, что в Советском Союзе начались действительно великие перемены. Появились значки и футболки с надписями «Горбачев», «Перестройка», «Гласность», причем это писалось латинским шрифтом, но на русском языке. Так когда-то вошло в их словари слово «спутник». Мы первыми запустили в космос искусственный спутник и обогатили этим словом иностранные словари. У них есть свой перевод этого слова – «сателлит». Но теперь он используется только в смысле Луна − сателлит Земли, а спутник − это именно искусственное тело, запущенное в космос человеком. Вот также и «перестройка», «гласность», имеющие свои переводы, остались на русском, как понятия, означающие процессы, происходящие именно в СССР, на той неведомой, пугающей и загадочной одной шестой части суши… Да, на Западе мы стали популярны. А внутри страны Горбачев сразу же столкнулся с огромным сопротивлением.

− Но разве никто не поддержал его начинания?

Я чествую вас, сыновья дипломатов,
Юристов, министров и профессоров,
Ожиревших от рифм журналистов, магнатов,
Многотомных поэтов и суперпевцов.

− Что это?

− Шевчук, группа ДДТ. Да, нас было много. Тех, кто пошел за Горбачевым и поддержал Перестройку. Каждому нормальному человеку нужна демократия. Я − историк. Мое дело искать истину, а какая же истина без свободы слова? Гласность нужна писателю, поэту, драматургу, кинорежиссеру и еще многим другим. Свободное искусство нужно также представителям точных и технических наук. Оно будит воображение, помогает полету мысли, хотя многие этого и не осознают. Так или иначе, но значительная часть интеллигенции сразу же включилась в Перестройку. Но какие же силы нам противостояли! Восемнадцать миллионов бюрократов, которые не хотели никаких перемен, ибо демократия угрожала их власти. Теневики, которые коррумпировали большую часть аппарата и не хотели его сменяемости. Военно-промышленные ястребы, которые быстро осознали, что демократизация общества может привести к сближению с Западом, исчезновению образа врага, а там, глядишь, и разоружение, потеря собственной значимости, а то и самой службы. И были десятки миллионов равнодушных и непонимающих. Вас не должно это удивлять. Множество людей жили, живут и будут жить, абсолютно не понимая ни времени, в котором они прозябают, ни перемен, в нем происходящих, ни даже вообще, что происходит. Их только и хватало, чтобы с умным видом бубнить про то, что у нас ничего не получится, что чего, мол, выступать, все равно ничего не изменится…

− Как историк могу подтвердить, что такое наблюдалось во все эпохи, но все равно и изменялось, и получалось…

− Да, но какая удобная позиция! Если получится, воспользуемся благами наравне со всеми, а если нет, то будем казаться самыми умными − мы ведь предупреждали! А главное, о чем вслух не говорили, если что, то нас не тронут. Мы ведь ни во что не вмешивались. Нас не тронут! Многих сковывал страх.

− А страшно было?

− Очень страшно. Все мы понимали, что если Горбачева столкнут как Хрущева или, скорее всего, произойдет военный переворот, то никакого возврата к Застою не будет. Будет откат еще дальше − к сталинизму. Мы это понимали еще задолго до того, как Андрей Нуйкин написал: «Если Перестройка сорвется и силы торможения возьмут власть полностью в свои руки, то уж они-то покажут нам, как решать кадровый вопрос. Такую селекцию еще раз произведут, что сто лет на ниве общественной жизни ни одного здорового колоска отыскать будет невозможно!» Напуганная номенклатура отомстит за свой страх! Перестреляет, вырежет, передушит всех, кто хоть какое-нибудь участие принимал в Перестройке.
Было интересно, весело, красиво. За столько лет вдруг поверили и пошли. Было чувство настоящего патриотизма: да, у нас все плохо, да, мы отсталые, да, мы живем хуже некуда, но мы меняемся, мы уже изменились, мы проснулись и стали смелыми, мы говорим правду о самих себе, о том, что у нас плохо, и, благодаря этой правде, мы исправим все, что плохо, и будем лучше всех!
И одновременно было страшно. Очень страшно.
Однажды я написал карандашом на папке, в которой хранились листы конспекта: «То ли лекции читаю, то ли срок себе мотаю». Это случилось после моей очередной лекции в Институте повышения квалификации. Тогда ко мне подошел один из слушателей и сказал: «Да, Максим Юрьевич, вы, конечно, все так интересно рассказываете, но… надо бы вас расстрелять». Расстрелять! Ни больше, ни меньше. Расстрелять живого человека. Расстрелять за то, что он хочет, чтобы люди были свободными, а рабам, как я уже говорил, свобода не нужна. Сталинистов было много. И будь их воля, и расстреляли бы, а нет, так пересажали бы: за решеткой особенно не поговоришь.

Ну, ребята, все, ребята.
Ходу нету нам назад:
Оборвалися канаты,
Тормоза не тормозят.

Вышла фига из кармана,
Тут же рухнули мосты,
А в условьях океана
Негде прятаться в кусты.

И дрожу я мелкой мышью
За себя и за семью:
Ой, что вижу! Ой, что слышу!
Ой, что сам-то говорю!

Как намедни на собранье,
Что я брякнул − не вернешь…
Вот, что значит воздержанье!
Вот, что значит невтерпеж!..

И я чую, как в сторонке
Востроглазые кроты,
Знай, фиксируют на пленки
Наши речи и черты.

Зубы точат, перья тупят,
Шьют дела и часа ждут,
И, уж если он наступит,
Они сразу к нам придут.

И прищучат, и прижучат,
И ногами застучат,
Отовсюду поисключат
И повсюду заключат.

Встанешь с видом молодецким,
Обличишь неправый суд…
И поедешь со Жванецким
Отбывать чего дадут.

Ибо все же не захочешь
Плохо выглядеть в глазах,
Значит, полностью схлопочешь
Так что, братцы, дело швах.

Так что, хлопцы, нам обратно
Ветер ходу не дает.
Остается нам, ребята,
Только двигаться вперед!..

− А это откуда?

− Это Юлий Ким. Слыхали о таком? Не отвечайте, вижу, что слыхали… Вот так и было. Вперед! Быстрее вперед! И было страшно. Олег Газманов выскочил в расстегнутой офицерской шинели на сцену и пропел: «Я сегодня не такой, как вчера. Я голодный, но веселый и злой. Мне сегодня ничего не терять, потеряет нынче кто-то другой!» Некоторые эту песню и сейчас знают, но не знают, что это была политическая песня. Песня того времени. Таких песен было много. У Бориса Гребенщикова (группа «Аквариум»), у Шевчука, у Бутусова («Наутилус Помпилиус»), у Виктора Цоя. Только у Аллы Пугачевой не припомню. Эти рок-группы тоже делали Перестройку.

− Вы говорили о сопротивлении?

− Оно возникло сразу. «Другие» ничего терять не хотели. Возглавил антиперестроечные силы секретарь ЦК КПСС Егор Кузьмич Лигачев. Конечно же, ни он, да и никто другой не заявляли с высоких трибун о своей ненависти к Перестройке. Наоборот, вслух все ее поддерживали. Но ограничивались лишь словами. Хотели, как тогда кто-то остроумно заметил, «заболтать» Перестройку, спустить на тормозах. Начался саботаж. О нем догадались все мыслящие. Его подтвердила экономист Татьяна Карякина в телепередаче «Взгляд». Доктор наук, она еще в застойные годы осмелилась заниматься вопросом теневой экономики…

− Простите, а в чем проявлялся этот саботаж?

− Из магазинов стали исчезать продукты, которые были в продаже всегда, даже на бедных полках и прилавках времен Застоя. Прием был не нов. Перед смещением Хрущева тоже на несколько дней исчезли все продукты, и даже за хлебом были огромные очереди. Как только воцарился Брежнев, все вернулось на прилавки. Надо же было показать нашему доверчивому народу: вот как плохо было при Хрущеве − целых три дня, а вот как хорошо стало при Брежневе − целую неделю.

− Иронизируете?

− Почти нет. Разница в том, что при Горбачеве саботаж длился годами.

− Серьезно? Почему?

− Смещать его все же побаивались.

− Почему?

− Во-первых, было непонятно, что делать самим; во-вторых, надо было считаться с мировым общественным мнением. Горбачев стал слишком популярен, чтобы сместить его в столь краткий срок. В-третьих, была, по-видимому, надежда, что все кончится обыкновенной болтовней (и такие слухи упорно распускались в народе), а Горбачева удастся подмять под себя.
Сначала напрочь исчез сахар. Вот вам ваша Перестройка. Вот вам ваш Горбачев. Помню карикатуру в «Комсомольской правде». Продавщица со зверской мордой стоит за пустым прилавком, а позади нее на стене плакаты: «Сахара нет. Сахар − белая смерть», «Кофе − черная смерть», «Гречка − мелкая смерть». Тогда же и родился анекдот. Хозяин спрашивает гостей: «Вы руки мыли с мылом? Ну, тогда будете пить чай без сахара».

− Что? И мыло тоже?

− Угу. И стиральный порошок. Мы потом многое находили. На свалках. И сахар, и колбасы, и консервы. Их засыпали, зарывали, запахивали бульдозерами и даже просто бросали гнить, лишь бы не попали на прилавок.

− А смысл?

− Вызвать недовольство. Политикой. Перестройкой. Горбачевым. Исчезновение сахара, между прочим, пытались свалить на антиалкогольную кампанию.

− Я слышал об этой кампании всякие ужасы. Правда, что вырубались знаменитые, славные на весь мир виноградники?

− Да, были и такие случаи, только Горбачев здесь не причем.

− Как это? А кто же тогда виноват?

− А кто виноват, что при Хрущеве выкашивали пшеничные поля и засевали их кукурузой?

− Хрущев и виноват.

− Вздор, голубчик. Хрущев только и попросил, чтобы кукурузе уделили некоторое внимание. Он был в Америке и узнал, что растение это неприхотливое и что американцы изготавливают из него десятки пищевых продуктов.

− А, ну дальше не трудно догадаться. Местные управленцы стали соревноваться между собой, кто больше вырастил кукурузы, чтобы доложить наверх и похвастаться своими успехами.

− Совершенно верно. Если Хрущев и виноват, то только в том, что не сумел предвидеть действий воспитанной Сталиным номенклатуры. И с Горбачевым было то же самое. Никогда он не давал указаний вырубать коллекционные сорта винограда, как и Хрущев не давал указаний выкашивать пшеницу ради посевов кукурузы. Это было сделано по указанию местных властей. Может быть, даже с умыслом, хотя для нашей номенклатуры…

− Максим Юрьевич, а в чем вообще был смысл антиалкогольной кампании, есть ли в ней вообще смысл?

− Первая такая кампания началась даже раньше. При Брежневе. Тогда продажу водки было приказано начинать не раньше 11 утра. В «Час Волка».

− В «Час Волка»?

− Ха! На знаменитом кукольном театре Образцова в Москве висели часы, каждый час меняющие фигуры. В 11 возникала фигура волка, и один остроумный фельетонист так и начал свой рассказ о скоплении алкоголиков у гастронома: «Наступил «Час Волка».

− То есть Горбачев продолжил то, что начал Брежнев? Но зачем?

− Пили. Страшно пили. И главной причиной, почему Горбачев взялся за это, было повальное пьянство. И главная цель − предотвращение травматизма и смертности на производстве. Перестройка − это ведь и перестройка экономики, производства. А чего можно было добиться с пьяными работниками? В нашей стране погибали и калечились по пьянке в огромных количествах. Статистика была ужасающей. Пили. Пили много. Я сам свою юность начал на стройке и видел, как это было. Помню одного пожилого рабочего, который искренне считал, что в обеденный перерыв можно пить. «Ну, раз «пе-рэ-рыв»…», − говорил он заплетаясь. То, что он после этого перерыва уже не был пригоден к работе, значения для него не имело. «Пе-рэ-рыв». И ведь не только на стройке. Пили. Пили, начиная работу, и во время нее, пили после. Пили и совали свои пальцы, руки, ноги, головы, куда не следует. И все это ломалось, трещало, отрывалось, резалось и отрубывалось. Один рабочий, озадаченный сбоем гильотины для рубки металла, просунулся, ударил по кнопке, и его голова, спрыгнув с плеч, попала прямо в руки его напарника…

− О, Господи!

− Началось применение жестких мер. Разрешалось увольнять с работы за появление в нетрезвом состоянии, хотя по теории в СССР не должно было быть безработных. И страна мигом протрезвела. Ужасающая статистика стала выглядеть вполне пристойно. Посыпались тысячи благодарственных писем от женщин: жен и матерей. Спасибо, муж бросил пить; спасибо, сын бросил пить… Страна протрезвела, но ненадолго.

− Почему?

− Когда люди лишаются какого-то удовольствия, должна быть замена. Замены не было. Экономика продолжала хромать на обе ноги. Уровень жизни оставался прежним, а, благодаря саботажу, даже снизился. Быт был абсолютно не налажен. Люди потерпели год-два, и все по новой. Конечно, плюсы были. Кровавая статистика уменьшилась. Кто подсчитает, сколько было спасено жизней, рук, ног? И глупостей было более чем достаточно. Ограничение времени продажи спиртного (оно теперь продавалось с 14:00) ударило не по алкоголикам. Те как пили, так и продолжали пить. Они устраивали огромные, в сотни голов, очереди и стояли насмерть. Другие из-за этого часто не могли купить себе спиртное даже на праздничный стол. Одним в таких очередях стоять достоинство не позволяло, другим время было дорого, женщин в такую очередь тоже ставить нежелательно. На рожи только глянешь − профессионалы! Бойцы алкогольного фронта. Кто бы попросил стать в такую очередь свою мать-пенсионерку, жену, дочь? А какие курьезы случались под эту марку! Представляете, наши идиоты заявили дружественной Болгарии, что в ее винах СССР более не нуждается. А ведь это были потрясающие изделия! Здесь не причем борьба с алкоголизмом. Такие вина наши алкоголики не потребляли. Они пили «плодововыгодное», «биомицин».

− Что-что?

− Шучу. «Плодовоягодное» и «Билэ мицнэ», «Солнцедар». Прочую дрянь. Болгария на скорую руку договорилась с Испанией, и транспорты с вином хлынули через Пиренеи. Местные виноделы быстро опомнились, увидев, как им сбивают цены, перекрыли перевалы, и драгоценные болгарские вина сотнями ящиков летели в пропасть. Представляете, юмор. У нас борьба с алкоголизмом, а в Пиренеях целая война.

− Максим Юрьевич, я знаю, что тогда еще были организованы общества трезвости. Нельзя ли поподробнее?

− Во-первых, не общества, а общество! Одно. Во-вторых, в подробностях это явление не нуждается. Очередная номенклатурная глупость, как с кукурузой, виноградниками. На Западе таких обществ множество. Кто туда вступает? Как, по-вашему?

− По-моему, алкоголики, которые хотят избавиться от этой болезни.

− Вот-вот. А у нас было стопроцентное вступление всех взрослых людей в эти общества. Просто загоняли, как в колхозы.

− Но это же просто дискредитация самой идеи!

− Именно. А разве не то же произошло с идеей кооперации?

− Вы имеете в виду создание кооперативов?

Горбачев лицемерно проводил Перестройку! Он только хотел пересадить высших партийных руководителей на места директоров кооперативов и малых предприятий!

А.И. Солженицын (из телевизионного выступления).

− Что, так и сказал?

− Слышал своими ушами, видел воочию.

− Но это же просто бред!

− Это не первый бред в его жизни и не последний.

− Для чего вообще создавались кооперативы?

− Главная цель − создание конкуренции государственно-монополистическим предприятиям. Кооперативы и малые предприятия. В какой сфере они вообще могли работать? В бытовой, легкой и пищевой промышленности. Если бы им дали работать, то государственным предприятиям пришлось бы задуматься над тем, чтобы повысить качество своей продукции.

− А им, стало быть, работать не дали? Кто же, позвольте спросить?

− Позволяю. Все та же наша милая бюрократия. Вот, не угодно ли. Читайте. Это написала в то время академик Заславская. Вот отсюда и вслух, пожалуйста.

− Извольте: «… третью группу составляют слои, объективное положение которых вынуждает их цепляться за старое и всемерно препятствовать прогрессивным преобразованиям, тем более что такая возможность у них имеется: бюрократия; работники центральных и местных ведомств и управлений, борющихся за свои привилегии, теневики, коррумпированные аппаратчики». Интересно, но как это происходило на практике?

− Разумеется, с помощью инструкций.

− Инструкций?

− Бюрократия создает несметное количество бумажек, называемых инструкциями. Их так много, что соблюдая одну, хочешь − не хочешь, а все равно нарушишь какую-либо другую. Это предусмотрено.

− То есть всегда есть, к чему придраться и за что наказать?

− Именно. Пока ты угоден, будешь цел, но малейшее недовольство − и ты вылетаешь. Вспомните Худенко!

− Те, которые жили за счет своих номенклатурных привилегий, вступили в бой с теми, кто собирался жить за счет своего труда?

− Неплохо сформулировано. Началось с того, что кооператоров стали облагать такими налогами, которые были выше сталинских налогов на нэпманов, когда Иосиф Виссарионович решил свернуть голову НЭПу. Что в этом случае могут сделать кооператоры, если хотят выжить?

− Поднимать цены?

− Вы совершенно правы! И это тоже предусматривалось. Повторяю, предусматривалось!

− Прошу прощения?

− Сейчас поймете. Первое кооперативное кафе, которое я посетил, располагалось на улице Энгельса в Ростове-на-Дону, а называлось оно «Аксинья».

− «Аксинья»? Ну что ж, вполне казачье название.

− Именно. Я выходил из него просто пьяным. Не от водки. Нет. Кооператорам запрещалось торговать алкоголем, но советские люди так скудно питались, что свинина, запеченная в горшочке с картофелем, производила на организм такое впечатление, что и спиртного не нужно было… Но стоило это дорого. Очень дорого. Я потому и позволял себе, что у меня оставались еще деньги от моих морских приключений.

− Да, я слышал. Вы были моряком.

− Точнее, матросом рыболовного траулера… Кем я только ни был, но речь не об этом. Услуги кооперативных кафе стоили очень дорого, и это не их вина. Им приходилось устанавливать такие цены, потому что бюрократическая номенклатура ставила их в такие условия. Знаменитые вареные джинсы стоили процентов на 25 дешевле тех фирменных, американских, которые нам продавали наши фарцовщики. И номенклатуру это вполне устраивало. «В живых» оставались только те кооперативы и малые предприятия, которые не могли составить конкуренции государственным монстрам, теневикам и, быть может, самое главное, вызывали всеобщее недовольство населения.

− Вот вам ваша Перестройка? Вот вам ваш Горбачев?

− Аплодирую!

− А были и другие?

− Разумеется. Вы представляете себе, что значило отремонтировать телевизор в годы Застоя? Не отвечайте! Вопрос риторический. Представьте. Вы идете в телеателье. Звонить бесполезно − трубку не возьмут. Такое и сейчас практикуется. Вы стоите в очереди, наконец, вас записывают и назначают дату и время, когда к вам придет телемастер. При этом никого не интересует ваш рабочий график, когда вы можете быть дома, а значит, надо отпрашиваться с работы, уговаривать начальство. Если вы опоздаете, то придется снова идти в ателье, снова записываться, а мастер придет не раньше, чем через неделю-две. Не перебивайте! Так вот, в Москве нашлись деятельные ребята, которые имели опыт работы, домашний телефон, «уазик» в аренде и стали действовать как скорая помощь: звонок, выезд, ремонт, деньги. И брали дешевле, чем в государственном телеателье. За счет скорости, а зарабатывали, естественно, больше, за счет того же. Про них узнали, пришла комиссия, придрались − закрыли. Почему? Да потому что они действительно составили конкуренцию госпредприятию! Или вот еще пример, малое предприятие берет в аренду завод по производству стирального порошка в Краснодаре. Помните, у нас вдруг возник его страшный дефицит?

− Благодаря саботажу.

− Именно. Так вот, эти ребята быстро разобрались в обстановке, уволили кучу бездельников, обеспечили Краснодарский край стиральным порошком и по телевидению делились своими планами расширить производство так, чтобы весь Советский Союз «завалить» этим дефицитом.

− То есть они срывали саботаж?

− Угадайте, что последовало?

− Пришли? Придрались? Закрыли?

− Браво! А знаменитый случай с мэром города Сочи!

− Это того Сочи, в котором хоть раз в жизни бывал каждый человек?

− Того самого. Кстати, хотя в Сочи я бывал ребенком или подростком, но в годы Застоя отравляли жизнь даже мне бесконечные очереди в столовые, шашлыки, состоявшие из чистого сала на шампурах и прочая застойная дребедень. Так вот, в летний сезон туда понаехали кооператоры, выставили свои лотки с купальными костюмами, футболками, солнечными очками, летней обувью и прочими мелочами, так приятными людям на отдыхе. Причем, все это в таком количестве, что составили серьезную конкуренцию местным теневикам. И вот нам по телевидению показали, как сам мэр города Сочи (аппаратчик, выполняющий волю правящего класса) ругался, орал, собственноручно (точнее, собственноножно) опрокидывал лотки кооператоров и, не стесняясь телекамер популярнейшей в то время программы «Взгляд», требовал чтобы эти нэпманы выметались из города. Впоследствии мэр будет отбывать срок в колонии строгого режима… А слухи! Какие слухи распускались, чтобы опорочить кооперативное движение в глазах народа. Например, продолжается саботаж. Из универмагов исчезают все ткани. Объяснение: кооператоры расхватали − джинсы шьют. Павел Иванович, вы когда-нибудь видели джинсы из ситца, сатина, крепдешина, шелка? Я тоже не видел. Или вдруг исчезают все шоколадные изделия. Опять кооператоры расхватали. Они шоколадом в своих кафешках мороженое посыпают. Да нашим шоколадом Антарктиду можно было засыпать! А слухи эти все те же номенклатурщики и распускали. Даже отслеживать удавалось. Какой слух, откуда пошел.

− Но в конечном результате?

− Конечный результат, увы, печален. Кооперативам и малым предприятиям не дали составить конкуренцию государственникам. Одни рассыпались, другие остались на плаву, продолжая вызывать недовольство населения, третьи вошли в состав теневой экономики. Это приведет к колоссальным негативным последствиям, но не сразу. Бюрократия делала все возможное, чтобы перевести Перестройку в другую плоскость.

− Как понимать, «в другую плоскость»?

− Прежде всего, из экономической в идеологическую: нельзя, допустим, восхвалять НЭП, критиковать существующие порядки – это, видите ли, создает благоприятную почву для наших западных врагов… А как они умели извратить любую идею, любой совершенно правильный указ!

− Не закон ли о борьбе с нетрудовыми доходами вы имеете в виду?

− Конечно. Павел Иванович, против кого, как вы думаете, был направлен этот закон?

− Прежде всего, против теневой экономики, надо полагать.

− А вот и нет. Коррумпированная номенклатура ретиво защищала своих кормильцев, а вот бабушки, торгующие семечками из ведра, по пять копеек маленький стакан, большой − десять, стали подвергаться арестам. Или шоферы, подвозившие людей на базар за рубль вместе с товаром. А как номенклатура извращала понятие, которое впервые ввел в стране именно Горбачев. Я о понятии «человеческий фактор».

− Кстати, Максим Юрьевич, я и сам не совсем понимаю, что это означает. Не могли бы разъяснить?

− Охотно. Использование человеческого фактора − это создание условий, чтобы человек мог нормально трудиться, с полной отдачей, с большей пользой. Понимаете? Создать человеку нормальные условия! А кто этим должен заниматься? Кто их должен создавать?

− Те, кто управляет.

− Правильно, но это же работать надо, а не хочется. И тогда, встречаясь с трудящимися, номенклатурщики говорили приблизительно так: «Человеческий фактор − это… работать надо лучше». Вы Мишу Гримана помните?

− Это тот маляр, который красил здание один раз, а врал, что покрасил три?

− Тот самый. Но что довело его до этого?

− Постоянное снижение расценок, то есть заработной платы.

− Вот-вот, и теперь этому Мише Гриману говорят: «Работать надо лучше!» Как-то в местной вечерке прочитал небольшую заметку об одном инженере из Западной Германии. Он задержался в фирме после работы, а когда вошел в лифт, охрана, думая, что в здании уже никого не осталось, отключила электричество, заперла двери и ушла. Инженер остался в лифте. А дело было накануне уикенда, в пятницу вечером. Можете себе представить, в каком он был состоянии, когда в понедельник его вытащили. Но меня поразило не это. При желании попасть в книгу рекордов можно и дольше в лифте просидеть. Поразила последняя строка заметки. В ней говорилось, что руководство предоставило этому инженеру трехнедельный отпуск для восстановления сил за счет фирмы. А если бы это произошло в СССР? Да его бы и виноватым сделали, и на работу погнали бы, а через неделю он уже лежал бы в психушке. Однако на Западе понимали, что этот инженер отдохнет, придет в себя и все отработает.

− Это − человеческий фактор?

− Это − человеческий фактор. А знаменитый случай в одной крупной парижской фирме. Было замечено, что экспансивные француженки (а в фирме работали, в основном, женщины) как-то странно начинают рабочий день. Они ругаются и ссорятся, теряя на эти дрязги минимум полчаса рабочего времени. Что делает руководство? Оно решает провести социологическое исследование и приглашает специалиста. Тот вскоре замечает, что ссорятся по утрам только те женщины, которые работают на самых верхних этажах, и определяет причину. Лифты в здании устаревшей конструкции, слишком тихоходны и не соответствуют темпам современной жизни. Женщина стоит в лифте, а он везет ее, везет и везет, как ей кажется, нестерпимо долго. Она постепенно раздражается, выходит из лифта и по самому пустячному поводу обрушивается на первую попавшуюся сотрудницу, а та тоже только что из такого же лифта вышла, ну и начинается… Однако социолог не только выясняет причину, он и совет дает. Не надо менять лифты, тратить большие деньги, нужно только в каждый лифт поставить зеркала. В человеческий рост. Понятно?

− Еще бы! Просто здорово.

− И это тоже человеческий фактор. Заметьте, учтена именно женская психология, для мужчин этот рецепт вряд ли сгодился.

− Кто знает?

− Может быть, вы и правы, кто знает. Так или иначе, но наши бюрократы предпочитали такой возней как человеческий фактор не заниматься вообще. Куда проще накричать, указать, влепить выговор, лишить премиальных, да мало ли еще что. Поэтому номенклатура усиленно пропагандировала энтузиазм и подвижничество.

− То есть порыв и подвиг?

− Угу. При этом ссылались на Ленина, а у того, между прочим, было написано «на основе материальной заинтересованности, при помощи энтузиазма».

− То есть во главу угла Ленин ставил все-таки материальную заинтересованность?

− Ее, голубчик, ее родимую. Уже упомянутый мной Андрей Нуйкин приводил пример. Живет в одном колхозе пожилая женщина-библиотекарь. Зарплата мизерная, дом старый, крыша течет, водопровода нет, но она – подвижница. После работы ходит по домам колхозников со стопкой книг, беседует с ними, рекомендует, просвещает − и все ее любят и уважают. Но если она такая хорошая, то почему бы не починить ей крышу, не подвести водопровод, не повысить зарплату за счет колхоза? Нельзя. Тогда она перестанет быть подвижницей. Ее уже нельзя будет ставить в пример другим. А ведь на самом деле бюрократии плевать было на идеологию, ей бы только привилегии свои сохранить и спокойную жизнь.

− Но ведь и в высших эшелонах власти у Горбачева были сторонники, пусть немного, но…

− Знаю, знаю, Павел Иванович, вы хотите поговорить о Ельцине?

− Да. Не отпираюсь.

− И правильно делаете. Предавали-то меня часто, а вот обмануть меня очень трудно. Когда началась Перестройка, Горбачев стал менять руководство компартии. Мы тогда часто слышали, что освобожден и отправлен на заслуженный отдых тот-то и тот-то. Убирались наиболее одиозные фигуры, а им на смену приходили другие. Горбачев не собирался повторять ошибки Хрущева, но повторил.

− Повторил?

− Да. Не мог не повторить. Я вовсе не о Ельцине. Замена часто оказывалась не лучше предшественника, а просто моложе.

Мне надоели указующие звонки Раисы Максимовны.

Б.Н. Ельцин, Октябрьский, 1987 года, Пленум ЦК.

Для меня «большая любовь» − это способность разделить жизнь с другим человеком. Если он и она способны разделить жизнь друг друга − все это и есть история большой любви.

Ирина Горбачева.

− Когда началась Перестройка, Ельцин был партийным руководителем Свердловской области. Те свердловчане, с которыми мне приходилось сталкиваться, отзывались о Ельцине как о достойном руководителе. Не имея возможности преодолеть все застойные явления, он все же накормил, если не всю область, то хотя бы Свердловск. Понастроив птицеферм, Ельцин хотя бы обеспечил город курятиной.

− Не «синей птицей»?

− Нет, что вы. Настоящими бройлерными курами. Без курьезов не обошлось. Как-то московская комиссия собралась посетить Свердловск, и Ельцин приказал обновить город, выкрасив свежей краской все, что можно. На складах нашлась только зеленая, Свердловск позеленел, и благодарные горожане тут же прозвали Ельцина Волшебником Изумрудного города. Надо полагать, что Перестройку Ельцин воспринял сразу. Поэтому Горбачев и перевел его в Москву. Ельцин стал мэром столицы и включился в работу. Его резкое выступление на Октябрьском пленуме Центрального Комитета партии стало полной неожиданностью для всех, но именно с него начала бешено расти популярность Ельцина в народе, и, я бы сказал, что с этого выступления Борис Николаевич начал свой путь в президентское кресло.

− Это был хитроумный, заранее продуманный ход?

− Вряд ли. Да нет, этого просто быть не может. Просто Ельцин выбросил из себя все, что накопилось за несколько месяцев работы в Москве и за годы его партийной службы при Застое.

− А о чем он говорил в своем выступлении?

− Если коротко, то он яростно возмутился ходом Перестройки. Он считал, и был прав, что Перестройка продвигается слишком медленно, и обрушился с критикой на главного оппозиционера Лигачева, обвиняя его в том, что именно он тормозит Перестройку.

− Но я также слыхал, что он не пожалел и Горбачева.

− Так и было. Но Михаила Сергеевича он критиковал за то, что тот слишком нерешителен. Ельцин не понимал, что в той ситуации Горбачев проявлял максимально возможную решительность. Перегни он палку и ЦК (в большинстве своем консерваторы) не посмотрели бы ни на какое мировое общественное мнение, а сбросили Горбачева также, как когда-то Хрущева. Поддержи Горбачев Ельцина в его выступлении и атаке на Лигачева, их мгновенно бы убрали обоих. Этого Ельцин уразуметь не мог, но это прекрасно понимал Горбачев. И уж конечно Ельцину не следовало задевать супругу Горбачева.

− Вы имеете в виду его фразу об указующих звонках Раисы Максимовны?

− Да. Только, поймите, быть генеральным секретарем, стоять во главе страны во время Перестройки! Конечно же, Михаил Сергеевич был в постоянном цейтноте, обращался к супруге, просил позвонить тому-то и тому-то, сказать, напомнить, поручить. И это было названо Ельциным «указующими звонками»? Какое-то воистину домостроевское мышление!

− Я слышал, что народ к жене Горбачева относился не слишком хорошо?

− Увы. Только не народ, а наши милые советские женщины.

− Интересно. В чем же претензии?

− Это были не претензии, а скорее какое-то массовое озлобление!

− Пусть так, но причины?

− Видите ли, все европейские и американские лидеры наносили официальные визиты, как правило, в сопровождении своих жен. В Советском Союзе это не практиковалось. Кого сопровождали супруги? Сталина? Хрущева? Брежнева? Раиса Максимовна действительно стала первой Первой леди СССР. Это было впервые, а потому непривычно. Это вызвало просто бешеную зависть наших женщин, а где зависть, там и злоба. Я не буду повторять, что они говорили, с какой ненавистью обсуждали супругу Горбачева, увольте меня от этого, но в целом впечатление было преотвратное. Спорить было бесполезно. Ваши доводы молча выслушивали, а потом отвечали: «Ну, все равно!»

− Да, подобный аргумент и мне знаком.

− А между тем, Раиса Максимовна была не просто женой, она была другом и помощницей. Это была действительно большая любовь, которой могут позавидовать миллионы мужчин и женщин. О браке по расчету здесь и речи быть не может. Какой еще расчет? Два студента: юрист и философ. И, заметьте, ни одна грязная сплетня об адюльтерах или интрижках их не коснулась, и это при всеобщей неприязни к Раисе Максимовне.

− Неужели всеобщей?

− Были и разумные люди, но… даже мужчины попадали под влияние своих жен и несли всякую околесицу.

− Давайте все же вернемся к Ельцину.

− А что Ельцин? Ельцина опять выручил Горбачев. Его только перевели на другую должность, но оставили в Москве. Ну и объявили его выступление «популистским» и «политически ошибочным».

− Что это значит?

− Несвоевременным. Пленум собирался накануне празднования Великой Октябрьской социалистической революции, и на нем должны были обсуждаться мероприятия, посвященные этому юбилею, а он влез со своим выступлением.

− Дешево отделался?

− Сравнительно дешево. Но, повторюсь, он стал известен, популярен, к нему зачастили западные журналисты, и его известность приобрела мировой характер, так что, в конечном итоге, Ельцин приобрел больше, чем потерял. И все же роковым для судьбы Перестройки будет не 87-ой, а 88-ой год. Это может показаться невероятным, но партийная верхушка нанесет страшный удар. Думаю, что даже они не ожидали силы и последствий этого удара, хотя, казалось по началу, что удар этот был отражен.

Наша архиважная задача найти, выработать такие гарантии, которые были бы непреодолимой преградой для любого лихого желателя покомандовать, попугать народ, пустить кровь. А что подобное абсолютно реально, показала горькая и жутковатая история со статьей Нины Андреевой.

М.А. Ульянов,
из выступления на XIX партийной конференции

− Простите, Максим Юрьевич, о какой истории говорил Ульянов?

− Немного терпения, уважаемый Павел Иванович. Скоро все узнаете, но вначале вопрос вам: знаете ли вы, что до Перестройки в Советском Союзе не было свободной подписки на газеты и журналы?

− Понятия об этом не имел.

− Тем не менее, это так. Свободно можно было подписаться на центральные партийные и комсомольские издания да на местные вечерние газеты. Остальные же издания распределялись очень ограниченно по цехам, кафедрам, отделам, институтам и другим организациям. Объяснялось это нехваткой бумаги, но Горбачев повел политику гласности, а гласность, как вам уже известно, − это не только свобода слова, но и…

− Доступность информации.

− Именно. И бумага нашлась. Стало возможным выписывать любые издания, которые только ни выходили в огромной стране. Мы и так считались самой читающей страной в мире, а теперь стали выписывать и читать еще больше. И главное, это стало еще более интересно, благодаря тому, что стало возможным писать правду. Пресса быстро разделилась на левую, правую и центристскую. Вам знакомо происхождение этих терминов?

− По-моему, эти названия возникли в начале Французской революции. В Учредительном собрании слева от трибуны сидели люди наиболее революционных, прогрессивных взглядов, справа − консерваторы, реакционеры, а в центре − умеренные люди взвешенной позиции.

− Правильно. Вот так и советская пресса: одни, наиболее революционно настроенные, поддержали Перестройку; другие, консерваторы и даже реакционеры, отчаянно пытались мешать прогрессивным начинаниям, а третьи занимали, как вы выразились, умеренно-взвешенную позицию. Левое крыло, несомненно, возглавляли журнал «Огонек» Виталия Коротича и газета «Московские новости» Егора Яковлева. К ним же примыкала «Комсомольская правда» и толстые журналы «Знамя» и «Новый мир». В центре стояли газета «Правда» − орган ЦК компартии, «Литературная газета», а самыми реакционными изданиями были газета «Советская Россия» и толстые журналы «Молодая гвардия» и «Наш современник», отстаивающие позиции бюрократической номенклатуры. Вообще жить стало очень интересно. Образовалась уйма молодежных неформальных организаций. Здесь были и рокеры, и брейкеры, и металлисты, обвешенные цепями и железками, − поклонники тяжелого рока, и хиппи, и панки с «ирокезами» на головах, и скейтбордисты, разъезжающие на своих досках, и аквариумисты − поклонники Бориса Гребенщикова, руководителя рок-группы «Аквариум», и поклонники других рок-групп. Скажу честно, мне это нравилось. Для меня это была свобода. Свобода самовыражения. В конце концов, раз появились неформалы, значит формальные организации (комсомол, например) не могут дать им того, чего они хотят. Но были и другие молодежные группировки, противостоящие всем остальным.

− Противостоящие? В каком смысле?

− К сожалению, в физическом. Началось все с люберов. Это были пэтэушники подмосковного города Люберцы. Лысые, накачанные, в широких штанах, они садились на электричку, приезжали в Москву и избивали всех неформалов, которые попадались им под руку.

− Неформалы им чем-то мешали?

− А новое всегда кому-то мешает. Особенно самым малограмотным и тупым. Как раз такие впоследствии станут пополнять фашистские организации. Кстати, а вы знаете, как назывались группировки, подобные люберецким в других городах?

− Нет.

− Гопники.

− А! Ну конечно, гопники. Я слышал это название.

− Но вы не видели, как однажды организовали на телевидении встречу гопников с аквариумистами.

− Они разговаривали?

− Нет. Говорили, в основном, аквариумисты. Весьма интеллигентные ребята, которые очень толково отвечали на вопросы ведущего, объясняли, что им нравится в песнях Бориса Гребенщикова. Вообще, я вам скажу, что БГ настолько оригинален, что для того, чтобы быть его поклонником, совершенно необходимо обладать ну хоть каким-то уровнем интеллекта.

− А гопники?

− От гопников ведущий долго и безуспешно пытался добиться, в чем смысл их претензий к аквариумистам?

− То есть, за что они их бьют.

− Грубовато, но верно. Ничего внятного они ответить не могли. И вдруг лицо их главного качка просияло − мысль пришла! И он ее выдал: «А пусть они эти хвостики посрезают (аквариумисты в подражание их кумиру носили длинные волосы, стянутые хвостами), тогда мы не будем их трогать». Каково?

− Да уж, выдал перл.

− Я еще подумал тогда, а вдруг они возьмут и, правда, хвостики срежут, кого же ты тогда бить будешь, придурок?

− И часто такое показывали?

− Часто. И передачи у нас новые появились. «Взгляд», который вели Листьев, Любимов, Захаров и Политковский; «До и после полуночи» с Молчановым во главе, а телемосты, которые вел Познер! У него в прямом эфире встречались мы и американцы по самым разнообразным темам и в разных возрастных категориях.
Давайте все же закончим с прессой. Так вот, вскоре появляется в «Молодой гвардии» интервью с главным школьным военруком Московской области. Интервью, в котором он обрушивается на неформалов, обвиняя их в том, что они несут в себе дух тлетворного буржуазного влияния, но, добавляет он, у нас еще есть передовая советская молодежь. Они живут в городе Люберцы и приезжают в Москву наводить порядок.

− Это люберы-то и гопники? Так вот она, какая передовая советская молодежь!

− Понятно? Но главным вопросом, основным вопросом всех дискуссий был вопрос о Сталине и сталинизме.

− Почему именно этот вопрос?

− Теми, кто поддержал Горбачева, Перестройка рассматривалась как продолжение революции, а сталинизм как отступление от революционных норм, реакция, в конце концов, приведшая нас к застою брежневского времени. Перестройка должна была победить застойные явления как последствия сталинизма. И это правда. Брежневский Застой был прямым следствием сталинского правления. Хрущев не понял и потому не смог преодолеть последствия сталинизма, а Брежнев и не собирался.
И вот в разгар этой борьбы в газете «Советская Россия» появляется статья преподавателя химии какого-то из ленинградских ВУЗов Нины Андреевой. Она идет как открытое письмо и называется «Не могу поступиться принципами». Статья на полный газетный разворот. И содержит она безудержные восхваления Сталину и эпохе сталинизма.

Эта статья застала нас врасплох. Многие, не все, но многие уже вытянули руки по швам и ждали следующих приказаний… Но не в ней дело, дело в нас, что мы перепугались ее письма. Вот, что страшно. И появись они, эти указания, их моментально бросились бы выполнять. Не задумавшись и не колеблясь.

М.А. Ульянов,
из выступления на XIX партийной конференции.

− Дело в том, что газета была центральная, а в советское представление прочно въелось, что центральные издания есть указующий орган. Номенклатура нанесла удар точно просчитанный. Статья публиковалась с ведома и одобрения главного оппозиционера Лигачева. Время также было выбрано подходящее − март 1988 года, когда Горбачева в Союзе не было. Он находился с визитом в Югославии. Центральное издание, да еще и полный разворот! Плюс к этому статью мгновенно перепечатали во всех вечерних газетах Советского Союза. Только два партийных областных секретаря отказались это сделать. Увы, я до сих пор не знаю их имен. Но только два! А остальные? В Союзе было пятнадцать республик и в каждой куча областей, а помимо этого автономии, в каждой своя « вечерка» − и все перепечатали эту статью. А первый секретарь Волгоградского обкома КПСС некто Калашников пошел еще дальше. Он велел снять копии, раздать их партийным агитаторам и присовокупил ценное указание: «Этой статьей вы будете руководствоваться в работе с народом». Страна оцепенела. Для всех читавших это был конец Перестройки.

− И что же дальше?

− Вернулся Горбачев, ему доложили. Он ознакомился с этой статьей, дал указание и вскоре в «Правде» появился разгромный ответ. Страна перевела дыхание − жизнь продолжается.

− Да, это, несомненно, драматический момент в истории Перестройки, но почему вы назвали его роковым?

− А вы подумали о том, какие выводы сделал Михаил Сергеевич из всей этой истории? Все среднее партийное звено (областные комитеты) против него, народ не вышел на демонстрации протеста, даже не пикнул! Спит все еще народ, а Горбачев катастрофически одинок. Одинок при минимальной поддержке немногих единомышленников. Значит, нужно выигрывать время, необходимое для того, чтобы народ, наконец, «проснулся», потому что без всеобщей народной поддержки ему не выиграть. А для того, чтобы выиграть время нужно лавировать между правыми и левыми, не делать резких движений, лавировать до тех пор, пока процесс Перестройки станет необратимым.

− И сколько же времени нужно это лавирование?

− А вот на этот вопрос мог бы тогда ответить только Господь Бог. Сам себе Горбачев, наверное, отвечал: а сколько нужно. В этом-то и заключалась главная трагедия. Горбачев будет лавировать до конца и, конечно же, упустит тот момент, когда он мог бы полностью положиться на поддержку народа… Кстати, в следующий отъезд Горбачева за границу нам вдруг объявят об ограничении подписки на газеты и журналы. В стране, мол, бумаги не хватает.

− А, «с бумагой в стране напряженка»?

− Угу. Вернется Горбачев, ему доложат, бумага сразу появится.

− И что это было?

− Продолжение борьбы с гласностью. Только и всего… Павел Иванович, а давайте водочки? Под бутерброды с семгой?

− Не возражаю. А потом, пожалуй, расстанемся до завтра? Опять задание дадите?

− А что же, и дам. Подберите эпиграф к главе о XIX партийной конференции.