Не знаю, как поступить. Не знаю…
Всё так закрутилось, завертелось – кто бы мог подумать! А теперь вот сижу и ума не приложу, что делать. И так оно нехорошо получается, и к тому, как есть, душа не лежит…
Живу я в небольшом городке, в квартале под названием Окраина. Тихий такой квартал, спокойный раньше был. И не то, чтобы без своих проблем, но в целом жилось как-то… Видимо, потому его Окраиной и прозвали, что всегда в стороне от городских перипетий стоял.
Но вот угораздило нас выбрать хамоватого квартального. Сперва ничего, вроде квартальный как квартальный – не лучше и не хуже других, что прежде до него Окраиной управляли. Да только воровать чересчур много повадился, торговцев местных обижать.
Те терпели-терпели, да не вытерпели. Решили отыграть квартальному обиды свои. А сделали так. Объявили хулиганью местному да пройдохам, что, дескать де, наливать будут бесплатно всякому, кто перед домом квартального бузить станет. Припрятали бочку там же в кустах, а народу бражного всегда хватало, тем более, на халяву выпить.
Задёргался квартальный, занервничал. Не любо ему это. Полицейского местного позвал дом охранять, но хулиганьё с торговцами тронуть побоялся, потому что мало ли чего, пришибут кого в давке, а потом объясняйся в мэрии. Там, глядишь, и его делишки неприглядные на свет божий как тараканы полезут. Даже подумывал с торговцами как-то договориться…
И, наверное, всё бы оно так и вышло, да прознали про то, что у нас на Окраине творится, лавочники из кварталов, где краской и малярными принадлежностями торгуют. Совсем стыд и позор, раз уж на другом конце города на безобразия эти безбожные внимание обратили!
Взялись лавочники те нашим торговцам помогать. С чего бы, спрашивается, такое благоволение? Да у лавочников интерес свой особый имелся. Народ побузит-побузит, а потом квартал в порядок приводить всё равно придётся – тут-то они товар свой и пристроят. Выгоды эти псы матёрые никогда не упускали, тем более, не впервой им было, по всему городу слава дурная о них ходит…
Но не совсем по плану вышло. Трусоват наш квартальный ко всему оказался, смекнул, что несдобровать ему, да и дёру дал, покуда цел, только пятки засверкали. Хулиганьё порезвилось-порезвилось, а потом трезветь начало – торговцам уж не до того было, чтобы брагой их потчевать, они добро квартального растаскивать принялись, стало быть, взамен своего прежнего да недополученного капиталу.
Может быть, и малярным лавочникам что-нибудь перепало бы, да мелковат этот интерес для них был. Чай, даже водку, которую гулящему люду наливали, не окупят – какой же с того прок? А они люди ушлые, своего упускать, ой, как не любят, поэтому решили не отступать и дальше смуту мутить – бражники только рады были.
Худо тогда всем стало, безобразия везде, на улицу выйти страшно. Даже торговцам час от часу перепадало. Они-то всё это время на телегах туда-сюда мотались, чтобы добра квартального побольше урвать, а тут – то обругают, то отберут чего…
Стало и им ясно, что не получится вовсе без порядку жить. Потому определили они из числа своих нового квартального, а хулиганьё в полицейскую форму нарядили, чтобы бражников окаянных поунять.
Дабы лавочники малярные козни не чинили, а во всём помогали, указ им в угоду новый квартальный огласил. И глупость-то какую придумал! Из-за неё, собственно, все мои беды и пошли. Долой, говорит, квартального старого, но уж коли мы достать его не можем, то и духу его, и памяти здесь быть не должно, а посему все дома в квартале надлежит немедленно перекрасить: стены в жёлтый цвет, крыши – в голубой.
Где это видано, чтобы избы попугаем разрисовывали? И кто захочет в такой идиотской постройке жить? Никто сперва не послушал того указа сумасбродного, покуда хулиганьё по домам шастать не начало, людей понуждая. Им только того и давай, над кем поглумиться. Не покрашен дом по указу, вломятся, хозяину бока намнут, краску с кисточкой в руки сунут, что ценного есть заберут.
Тут народ роптать стал. А что хулиганью сделается? Они-то с торговцами, а, стало быть, и с новым квартальным в сговоре, да и малярные посодействовали – мэрию убедили, что, мол, квартальный новоявленный и есть самый настоящий законно избранный управитель Окраины, народной волею прогнавшей прежнего, который тираном и взяточником оказался. В мэрии плечами пожали, рукой махнули – стало так тому и быть.
Не вкралось ничего у них, что даже одна из крайних улиц наших по сговору жителей в соседний квартал перевелась, чтобы не терпеть местного беззакония. В мэрии по этому поводу лишь возмущаться стали, квартального соседнего бранить, что, мол, если такое будет, это сколько же раз карту города перерисовывать придется, да и службам всяким путаница.
Мы своей улицей тоже перейти хотели было, да только тогда уже строго-настрого запретили делать так. Потому и принялись ждать-готовиться, когда к нам гости незваные хулиганского сословия пожалуют. Я тогда сразу сказал, что по любому указы дурацкие, невесть кем изданные, выполнять не буду, на двор свой никого не пущу и избу поганить не дозволю.
Навалились на нас знатненько, даже спрашивать ничего не стали – сразу палками дубасить да руки заламывать принялись. По нашей улице тогда только два двора удержалось – мой и соседа. Да и то, ворота своротили, заборы поломали, по огороду топчутся, к дому теснят. Я только и успел, что мальчонку своего за подмогой послать к брату старшему, который в том самом соседнем квартале жил, куда улица перевелась.
Уже совсем нас было в дом загнали, поджечь хотели, когда брат с кумовьями подоспел. Знатно тогда хулиганью проклятому досталось. Кости их так трещали, что вся Окраина затаилась.
Отступили они немного, дух перевести. А я брату и говорю, покуда не очухались, давай погоним их прочь из Окраины. Нет, отвечает, погоди, не по-людски это, беспорядку-крови много будет, мэрия за это нашего квартального по головке не погладит (а брат мой у квартального того в помощниках служил), да и нам перепадёт. Короче, договариваться как-то надо.
А как тут договоришься, когда каждый на своём стоит и отступаться не хочет? Долго тогда квартальный их с окраинским да с чинушами из мэрии о примирении судачил… Да только видано ли дело чего решить, если тех, кто мириться должен, даже не позвали!
Хулиганьё же тем временем раны зализывает, зубы скалит и ехидно так понукает, что, мол, отступник я, закона слушать не хочу. А я им прямо и заявляю, что ежели кто на мой двор приходит домашних моих лупцевать, я на чины и звания не смотрю, какого-такого закону не спрашиваю, а сразу взашей. Как пришли, так и уйдут, коли целы будут.
Видят они, что хоть закон вроде как и за ними, но правды нет. Давай тогда на другое давить, что с соседнего квартала, с которым у них вражда, постороннего привёл. Какой же, отвечаю, это посторонний? Это брат мой родной, который мне роднее, чем все вы вместе взятые. Тогда, говорят, и проваливай к брату своему жить. Да куда же я пойду, если дом мой здесь? А если дом здесь, то и порядку здешнего слушать обязан. Какой же это порядок, когда вы сами себя властью назвали да ещё над людьми, ироды, измываетесь?
Долго мы спорили-препирались, покуда снова не сцепились. И опять хулиганьё бито было, ещё дальше от дома погнали их. Только брат вновь остановил. Говорит, не пойдёт так дело, негоже, ничего мордобоем не добьёшься, только хуже сделаешь. Пусть квартальные да мэрия что делать решают, не по твоему уму дело. Говорю, может-то и не по моему, но меня и моих домашних касается… А он в ответ, посмотри, что у тебя самого дома творится: бабы в слезах, дети под лавками, собаки кладовую потрошат. Слушай, сказал, во всём меня, как-то разрешим твоё горе.
Я ему и доверился, а куда деваться-то, коли на правду глаз не закроешь. И стал делать, что он велит. Собак из кладовой погнал, детей из-под лавок вытащил, за уроки посадил, баб на кухню стряпать отправил…
Вроде б то и ничего, получше стало, но у самого на душе тяжело, не унялось ведь ничего. И видано ли уняться! Хулиганьё по двору моему так и топчется, ругается и плюётся в мою сторону. Опостылело глядеть на эти рожи бражные, так бы и врезал оглоблею, да брат не велит. А куда я без него, коли их семеро на одного меня?
А тут ещё и сам брат совсем разошёлся-раскомандовался. Домашних весь день гоняет, детворе оплеухи выписывает, мне только и придумывает, чем бы руки занять, чтобы мыслей дурных не было. А сам то со двора, то во двор, я уже и с толку сбился, что его, а что моё. Вижу, нет у меня больше хозяйства, по крайней мере, не хозяин я больше в своём дворе.
С думами теми горестными сел на порог рядом с дедом, гляжу кругом – и сердце кровью обливается. Что было, ничего не стало…
То, что брат помог от хулиганья отбиться, так это спасибо ему большое, конечно, но то, что он у меня в доме теперь управничает, как в своём собственном, досадно. Хоть он мне и брат, но поднялся я супротив того, чтобы мне указывали, в какой цвет избу красить, а он теперь о том меня даже не спрашивает, сам всё решает, будто нет здесь меня более или слова у меня нет.
Когда драться, а когда мириться, что делать, а что не делать, квартальный его диктует. Намедни бабы на кухне судачили, что квартальный тот давно уже уговорился обо всём и с торговцами, и с мэрией, хотят нас обманом окраинской власти сдать, да только ещё решают как. Но я-то ведь знаю, что бабий язык как помело – брат меня в обиду не даст, ведь брат он мне или не брат? А с другой стороны, коли брат, то должен понять, в чём кручина моя, и сделать, как надо, потому что братство братством, а жёны врозь…
– Олух ты царя небесного! – сплюнул дед, заслышав моё угрюмое бормотание. – Мало того, что вздыхаешь, как красна девица на выданье, так ещё и брату родному попрекаешь, который ради тебя горемычного ни живота, ни жизни не жалеет. Э-эх!
– Да я…
– Что, ты? Брат от чего твоё хозяйство на себя взял? Потому что ты, детина, нюни распустил да руки повесил. Толку с тебя с такого? А домашних кормить-поить надо, детей воспитывать, да чтобы крыша не прохудилась, ей тоже присмотр нужен. Кто о том заботу иметь должен? Хозяин. Если твой это дом, так, чёрт тебя дери, и будь в нём хозяином!
Взглянул я на деда яростно, думал, потешается он над мукой моей, а потом понял, что нет в его словах издёвки, совсем нет…
– Что это я и в самом деле разжижился? Хозяин я здесь, так или нет?
– Ты это у меня спрашиваешь? Пойди у пса спроси, может, ответит…
– ЭТО МОЙ ДОМ!
– Так-то уж получше будет. Прозрел никак?
– Прозрел, дед, низкий поклон тебе!
Заглянул тогда дед через глаза мне в самую душу, да потом только вздохнул печально:
– Ничегошеньки ты не прозрел! Твой дом… А Окраина что, не твоя, скажешь? Твоя. А город? А Земля, на которой живешь? Брат твой, чай, давно это уже понял. Потому и неравнодушен к беде, даже если и не его она. А ты?
